Inclusion and Care: Podcast about the First Issue of The Garage Journal

Таймкоды:

Влад Струков, главный редактор The Garage Journal:
— о миссии журнала и концептуальной основе номера: 06:30-08:50

Никита Большаков, социолог:
— о работе с сообществами: 09:59 – 11:52

Мария Щекочихина, менеджер отдела инклюзивных программ музея:
— о распространенности медицинской модели инвалидности: 13:12 – 13:30
— о «заботе» и «разнообразии»: 14:50 — 15:55

Катя Суверина, редактор The Garage Journal:
— о чрезмерном причинении «заботы» и важности «невежества»: 16:20 – 18:29
— о значимости районных галерей и чувстве места: 19:11–21:07

Екатерина Иноземцева, главный куратор музея «Гараж»:
— о приятии самых разных аудиторий: 22:28 - 22:58
— о недостатке доступных текстов и создании «пространств обесточенности»: 24:20 – 25:45

Вступление

Дима Безуглов (ДБ): 

Французский просветитель Дени Дидро в письме другу Гримму от 1765 года говорит, что без его советов не разобрался бы в искусстве и отдался бы печальной судьбе:

«Я бродил бы по Салону вместе с толпой зевак; так же как они, скользил бы рассеянным взглядом по творениям наших художников и, ничтоже сумняшеся, мысленно бросал бы в огонь драгоценные полотна или возносил бы до небес посредственные, то восхваляя их, то хуля и нисколько не вникая в причины моих пристрастий».

В тысяча семьсот шестьдесят девятом году, Дидро обращается к тому же приятелю и немножко бахвалится:

«Меня трудно обмануть, природа дала мне вкус и способность суждения».

Двести сорок девять лет спустя, в 2018 году, Павел пишет в книге отзывов музея «Гараж»:

«Павел немного разочарован, но в то же время просвещен. Раньше было лучше».

В той же книге отзывов Анастасия замечает:

«Не каждый поймет, но тут красиво».

Культурологи, историки искусства, кураторы, критики и музейные работники будут вновь и вновь цитировать Дидро, как и ведущие подкастов.

Но вряд ли они будут цитировать Анастасию и Павла. Они не говорят, что природа дала им вкус и способность суждения.

И пусть мы знаем, что вкус и способность суждения скорее воспитывает в нас общество и наша собственная любознательность, дать слово Анастасии и Павлу почему-то не так легко.

Современный музей открыт для всех, но не всегда знает, кто эти все.

И музей озадачен тем, как услышать их и включить в разговор.

Включение — тоже инклюзия.

И, как замечает анонимный посетитель в той же книге отзывов,

«Гараж моего бати — тоже искусство».

Основная часть

ДБ:

Привет, это подкаст журнала The Garage Journal, и выпуск посвящен первому номеру журнала. С вами я, его ведущий, Дима Безуглов.

Первый номер журнала посвящен инклюзии; это грандиозная тема, в которой прячется и всеприятие, и низкопороговая помощь, и безбарьерная среда, и даже Жак Деррида. Рифма очевидна и, как узнаем чуть позднее, неслучайна.

Мы поговорим с пятью авторами и редакторами журнала о трех толкованиях инклюзии и доступности вообще в российском музейном деле.

Около пяти лет назад тема инклюзии проникла в российское музейное сообщество. За это стоит благодарить в том числе и Приказ Министерства культуры РФ от 16 ноября 2015 года № 2800. И каждый музейный сотрудник в меру своих сил принялся разрабатывать эту тему.

Силы оказались неравными, как и доступ к источникам и так называемым лучшим практикам.

Это привело к тому, что в одном смысловом пространстве смешались самые разные типы инклюзий: от представлений в духе «так, нам надо открыть доступ на второй этаж посетителям, использующим инвалидную коляску» до «музей должен стать пространством для встречи всех со всеми».

В июле 2019 года Международный совет музеев представил альтернативное определение «музея», согласно которому «музеи — демократизирующие, инклюзивные и полифонические пространства, открытые к критическому диалогу о прошлом и будущем».

Демократизация музея — сложная миссия, для которой у работников музея нет таких же запоминающихся шаблонов, как в PowerPoint.

То же касается и инклюзии. Можно подсматривать, как работают коллеги, можно мучительно думать самим, можно комбинировать подходы, но тягот не избежать.

Есть и другой опасный путь — начать с энтузиазма, а закончить работой для галочки. Это наверняка знакомый вам стиль, хорошо известный как «нам это нужно для отчетности». И от формализации способен уберечь Жак Деррида. Чтобы понять, чем пригодится именно этот супергерой философии, ненадолго отступим в прошлое.

В 50-е годы XX века философ Джон Остин выделил категорию перформативных речевых актов. Когда судья говорит: «Виновен!», он буквально своими словами превращает конкретного человека из обычного гражданина в виновного. Или же когда сотрудник ЗАГСа говорит: «Отделом ЗАГС города-курорта Геленджик регистрируется брак, сегодня — день рождения вашей семьи!», то герои становятся парой. Теория заманчивая, но с ограничениями.

Вокруг этих слов выстраивается целый институт, множество людей (и не только людей), работающих на то, чтобы слова действительно имели смысл. Этот институт Остин по ряду причин не хочет замечать. Есть разница между фразой «у нас есть инклюзивный отдел» и целым комплексом действий, которые сообщают истинность этой фразе.

Французскому философу Жаку Деррида очень не нравилась картинка, нарисованная Остином. Он отстаивал право на различные контексты и говорил о том, что формула «Объявляю вас мужем и женой» вовсе не золотое и универсально применимое правило. Если кто-то говорит вслух и имеет в виду любимый венесуэльский телесериал своей бабушки, вряд ли этого кого-то тотчас отправят к алтарю.

Интуиции Деррида — отличная подсказка для тех, кто обращается к теме инклюзии. Об этом говорит редактор журнала Влад Струков, посвятивший текстам Деррида целую диссертацию и опирающийся на него в своем «Предисловии редактора».

Влад Струков:

У этого номера достаточно сложное название: «Доступность и инклюзия в современном искусстве: transitory parerga», — и это название является частью коллективных усилий по разработке этого номера. На самом раннем этапе я сотрудничал со своей коллегой Мартин Рулё из Лондонского университета. Она профессионально занимается проблемами доступа, и в разговоре с ней появилась отсылка к работе Жака Деррида, связанная с его прочтением основных терминов, связанных с эстетикой, высказанной еще Платоном и потом появляющейся на протяжении развития всего гуманитарного знания в европейском контексте. Уже потом, работая над номером, мне показалось, что необходимо вернуться к этому тексту Деррида и главное — к методу. У этого следующая причина: в последнее время у нас появилось очень много новых теорий, методов, мы очень быстро переводим тексты с одного языка на другой, и смотрим на них с разных сторон, но в принципе эти все новые теории продолжают собой тот поворот, который произошел в 70–90-х годах в гуманитарном знании и связан, в том числе, с фигурой Деррида. То, что мы традиционно обозначаем как постструктурализм. Так вот, в последнее время мне показалось, произошло вымывание смыслов, которые были заложены еще тогда и происходит как бы такое указание на присутствие доступа, равенства, каких-то эмансипаторных вещей. И это указание очень часто звучит как лозунг. А мне как раз хотелось бы посмотреть, как работает эта система по-настоящему, и Деррида, и постструктурализм помогают нам говорить не только о том, что заявлено, о том, что существует, как лозунг, но и о том, что присутствует по умолчанию, — то, что не озвучено. В этом смысле номер — это очень широкий контекст, внутри которого ученые из разных стран рефлексируют над тем, как происходит это формирование рамки доступа и инклюзии с точки зрения присутствия и отсутствия. И это балансирование из одного в другое, скольжение, сдвижение границ — это то, что в принципе фиксирует этот номер и все его участники.

ДБ:

Итак, инклюзию можно связать с присутствием, с социальной моделью инвалидности, открытостью, наконец, снятием барьеров.

Не только физических, хотя это, пожалуй, самое распространенное толкование.

Как урбанистов многие годы попрекают велодорожками, так и специалистам по инклюзии могут сниться разговоры на повышенных тонах, посвященные пандусам.

Толкование инклюзии как совокупности действий, снимающих преимущественно физические барьеры, сильно связывает руки и ограничивает возможности музейных работников. Более того, если об инклюзии только читают или слушают, не обращаясь к представителям тех сообществ, которых музей рассчитывает притянуть, — сотрудник инклюзивного отдела рискует провалиться в режим «причинителя» заботы. Эту опасность отмечает социолог Никита Большаков, в соавторстве с Еленой Ярской-Смирновой, подготовивший текст «Формирование инклюзивной культуры музея: обзор русскоязычных методических пособий».

Никита Большаков:

Мне как социологу, наверное, то, что наиболее близко, то, что наиболее интересно, и то, что кажется наиболее важным, — как такового анализа непосредственно вовлеченности людей с инвалидностью в эти программы или запросов самих людей с инвалидностью или их понимания того, как вообще они понимают эту инклюзию и инклюзивные программы, — как такового фидбека и анализа не производится. Тут во многом мы ориентируемся на инструменты, которые, казалось бы, уже работают у кого-то, возможно, работают где-то на Западе. Те же методические пособия и Гаража, и Политехнического музея, и ряд других очень активно работают с западными программами, с западными разработчиками этих инклюзивных программ, с западными музейными сотрудниками, коллегами, специалистами, которые как раз занимаются созданием безбарьерной доступной среды в музеях заграницей. Это опыт, который мы пытаемся использовать. Но не всегда есть понимание того, насколько этот опыт соответствует тем ценностям, которые есть внутри сообщества, насколько этот опыт соответствует запросам людей в регионах или даже людей в Москве. Конечно, у сотрудников и специалистов, которые работают с этими категориями, у которых есть контакт непосредственный, — у них есть понимание того, что нужно. Но как правило, это понимание на пальцах, оно во многом чувственное, понимание, которое рождается из непосредственной коммуникации. Здесь нужен следующий шаг научного осмысления, рефлексии того, как это все, что создается, воспринимается непосредственно самими людьми с инвалидностью или людьми без инвалидности, если мы говорим о максимально универсальной среде.

ДБ:

Повсеместность так называемой медицинской модели понимания инвалидности может быть вызвана документальной «уловкой-22», о которой Мария Щекочихина пишет в тексте «Понимание и реализация инклюзии в российских музеях».

Она пишет о появлении статьи номер 79 об инклюзивном образовании в законе «Об образовании в Российской федерации». Формулировка статьи такова, что «люди с ограниченными возможностями здоровья» становятся главными благополучателями инклюзивных образовательных программ; люди с другими особенностями в тексте статьи практически не фигурируют.

Мы можем представить себе такой сценарий: ты — специалист музея, планируешь создать инклюзивную образовательную программу, обращаешься к соответствующей статье из закона об образовании, видишь предлагаемое толкование инклюзии и сообразуешься с ней. Даже если ты работаешь в каком-то другом музее и не обращаешься к закону напрямую, например, ты хочешь изучить лучшие практики и рискуешь отступить к работе со снятием барьеров, потому что часть этих лучших практик подготовлена с оглядкой на соответствующую статью соответствующего закона. Это случается и сегодня, о чем говорит Мария.

Мария Щекочихина (МЩ):

В регионах, скорее всего, разговор пойдет о людях с инвалидностью, поскольку в целом понимание инклюзии в стране на правовом уровне и на научно-педагогическом уровне тесно связано с изучением доступности людям с инвалидностью.

ДБ:

В разных регионах России есть аптеки «Фармакон». В Ижевске, Раменском и многих других городах.

Звучное название, вызванное к жизни той же неумолимой силой, которая нарекает «Аргусом» компании по установке камер наблюдения.

Но об Аргусе мы сейчас не будем говорить, нас интересует фармакон. Точнее, что о нем думал Жак Деррида.

Фармакон может представать в трех обличьях: являться целительным снадобьем, ужасным ядом или же субстанцией, значительно меняющей отдельно взятое сознание.

В этом фармакон схож с инклюзией. Потому что в российском контексте представлены три толкования инклюзии, о которых Мария пишет в своем тексте.

К сожалению, ни одно из них не может опереться на «разнообразие» (diversity), о котором пекутся западные коллеги.

Не может, потому что нельзя естественно приживить термин, битву за который вели не одно поколение. Как и «Фармакон» в Раменском режет слух, так и «разнообразие» пока скорее вынуждает задуматься о распродаже.

Но Мария полагает, что в России есть классная альтернатива «разнообразию».

МЩ:

Мы можем использовать понятие заботы. Мы понимаем, что он — отличный от нас, он — другой, мы уважаем эту «другость» и мы заботимся о нем в том смысле, что мы стараемся не нарушать его границ, мы стараемся учитывать его характеристики. И в этом смысле мы не пытаемся копировать какие-то западные тренды, которые нам не свойственны, но, тем не менее, мы все равно механически выполняем ту же самую работу, заботясь о «другом», предлагая ему какие-то внешние инструменты и возможности. Ведь как работает та же концепция разнообразия и инклюзия в рамках разнообразия? Инклюзия подразумевает собой снятие барьеров извне, то есть не изменение самого человека, не добавление ему каких-то новых характеристик и суперспособностей, чтобы он преодолел какие-то барьеры, а именно изменение общества, изменение всего, что его окружает. Мне кажется, что забота как раз таки подразумевает то, что ты изменяешь все вокруг для кого-то.

ДБ:

У такого толкования могут быть свои ограничения; об этом предупреждает Катя Суверина, координатор издательской программы музея и автор прекрасного текста «“Нам с Машей все понравилось, кроме выставки!!!”: музей и проблема соучастия».

Катя Суверина (КС):

Я надеюсь, что это как-то будет читаться людьми в университетах на кафедрах культурологии, социологии и антропологии, потому что они же потом идут в комитеты по культуре, устраивают несуразные вещи, праздники для инвалидов и вот это все. Я надеюсь, что это в том числе дойдет до них, потому что очень важно понимать, что «инклюзия» часто трактуется как «причинение заботы». Ты приходишь и говоришь: «Дорогие друзья, у вас ограниченные возможности, я сейчас вам помогу». Принес заботу, такой классный. Вместо того чтобы просто сказать: «Давайте все вместе здесь устроим праздник. И мы, и вы, и третий, пятый, пятиногий, шестиглазый. В общем, никакой разницы нет. Это будет круто, если они допрут до этого. Это такое снобистское мое мнение с одной стороны. Я часто езжу в провинцию, не в большую провинцию, а в провинцию, где полмиллиона, 300 000 человек. Там все, конечно, гораздо хуже. Там люди выживают в первую очередь. И вот для них понятие заботы — это, прежде всего, комьюнити, что очень интересно. И здесь история с невежеством кажется очень важной. Эта забота и невежество, мне кажется, очень сильно вяжутся друг с другом, потому что ты не знаешь, как живут люди в провинции, поэтому навязывать им свои собственные ценности или вести себя как федеральные музеи, я считаю, недопустимо. Ты можешь объяснить, как наш инклюзивный отдел делает: они высылают словарь терминов для того, чтобы работать. Мы делали так с одной студией современного танца в городе Иваново: мы высылали специальный словарь, чтобы они правильно работали, устраивая такие инклюзивные мероприятия. Приезжая туда, у тебя нет знания о том, что это за среда. Ты такой антрополог Франц Боас, сидишь там в кустах и говоришь: «Это примитивное сообщество, все понятно, сейчас я всем расскажу», но так это не работает.

ДБ:

Кажется, музею не стоит опираться на старый принцип «делай добро и убегай»; роль современного музея — поддержание постоянного, устойчивого разговора, который, по возможности, выстраивается на равных.

И мы с вами приближаемся к еще одной ловушке. Работа на равных предполагает обращение к опыту Другого.

Каким бы ни был соблазн вести себя, как прекрасные просветители из восемнадцатого века и подобно Дидро говорить, что природа подарила мне вкус, этот соблазн все-таки стоит изгнать.

Об этом также предупреждает Катя Суверина:

КС:

Я обожаю районные галерейки, районные места, куда приходят люди, и они понимают, что это не просто галерея, куда ты приходишь и получаешь какой-то эстетический опыт, а ты приходишь и там есть социально-культурный опыт: допустим, там есть кружок, разговор, класс, где можно делать что-то руками. И мне кажется, это попытка все-таки открыться. Рансьеровская позиция очень крута в отношении того, что учитель не является источником знания, — он является одним из элементов диалога, который возможен. И когда ты являешься элементом диалога, одним из равноправных участников, то в таком случае ты не в монологичном ключе находишься. Ты понимаешь, что к тебе пришли люди, у которых тоже есть определенные знания, а на данный момент, когда у тебя есть весь интернет и ты в принципе можешь в три раза быстрее, чем работники архива, нарыть какие-то сведения о разных вещах, касающихся современного искусства, довольно глупо стоять до сих пор на позициях относительно того, что музеи являются оплотом знания, хранителями культуры. Как выражается одна из моих коллег в музее: «Они (музеи) — такие сараи, куда все скидывают, приносят. Склады, и ты вот на этот склад все время что-то приносишь и хранишь там». Можно быть всю жизнь складом, конечно, но от этого не появится никакой иной интерпретации. Вот эта извечная проблема с посетителем решена не будет, потому что музеи не могут существовать без посетителей, при этом они все время гнобят этих посетителей. Это какая-то история про парижские богемные кафе конца XIX столетия, где все ненавидели чуваков, которые приходили и покупали еду и выпивку, но при этом исключительно за счет этих чуваков держалось все это заведение.

ДБ:

Чуть ранее мы говорили с Никитой о том, что следует внимательней обращаться к сообществу, с которым ты работаешь как представитель музея; что следует синтезировать знание, которое есть у тебя, как у практика, на кончиках пальцев, с тем, что можно прочитать в журналах — например, в обсуждаемом нами сегодня The Garage Journal.

Не скажу нового, заметив, что для сообщества также важны не только неиерархические отношения, но и возможность вместе попить вкусный чай.

Поэтому давайте чуть задержимся на примере с локальным кафе.

До этого момента мы говорили о базовых функциях музея: экспонировании и немножко говорили о хранении; но современный музей — не только «пространство равных возможностей», это еще и сувенирная лавка, кафе, лекционные помещения и что-нибудь еще, возможны вариации: магазин растений, лавка винила, коворкинг, — и что угодно, в общем-то.

И эти части музея тоже звучат в унисон с остальными его элементами.

И они тоже стараются не повышать голос или требования к посетителю, о чем говорит старший куратор музея Екатерина Иноземцева:

Екатерина Иноземцева (ЕИ):

В Гараже есть вечная присказка, что мы окей с тем, что люди просто гуляя по парку, заходят в музей погреться, заходят в туалет, потом они придут в кафе: о, здорово, здесь вкусно, — и они год будут ходить в кафе и на концерты Mosaic Music и фотографироваться в туалете. Нормально, мы окей с этим, это хорошо, но очевидно, что если мы будем поддерживать адекватный уровень еды в кафе, на второй год что-то его (посетителя) заинтересует на втором этаже. И к моменту, когда он поднимется на второй выставочный этаж, мы должны быть готовы.

ДБ:

Окей. Кажется, мы пришли к точке, из которой открывается хороший вид на образ музея. Рассудительный, слышащий других, ищущий материальные и нематериальные способы представить опыт своих посетителей, готовый не слышать остроты, способный привечать вольнодумцев и традиционалистов.

В общем, музей как хороший друг или, как говорит Мария, безопасное пространство (safe space).

И в этом пространстве человек с любым жизненным опытом способен столкнуться с новым для себя искусством.

Если создатель инклюзивной образовательной программы опирается на методические пособия и смотрит какие-то лучшие практики, то что делать куратору? Следует ли кураторским командам открывать Miro и спешно вырисовывать портреты посетителей? Или же рисовать строгие концептуальные решетки?

Екатерина Иноземцева, посвятившая свою рецензию на книгу Джейд Френч «Inclusive Curating in Contemporary Art» высвобождающей энергии открытого разговора с публикой, думает иначе:

ЕИ:

В этой книжке описывается опыт отказа от текстов. Почему я применительно к этому употребляю еще всякие разные целительные метафоры, относящиеся к здоровью? Мне кажется, что это серьезнейшая преграда, которая возникает на пути любого прекрасного образованного или не очень человека на входе в музеи, такая нерушимая стена, которую каким-то образом нужно преодолеть. Зритель не должен уйти с выставки униженным текстом, который висит на стене. Вы это пишете для зрителей, вы это пишете не для того, чтобы отстранить, а для того, чтобы приблизить. И приблизить — это вообще довольно важная, как мне представляется, стратегия. Как сделать территорию, устроить эту зону выставки таким образом, чтобы зритель сумел создать свой тип отношений с искусством? Поэтому фрагменты обесточенности, фрагменты пустотности на выставке, это касается дизайна и всего остального, фрагменты, которые чуть более тихие по сравнению с другими, в конечном итоге работают не только на общую архитектонику и на общий вид выставки, это работает на зрителя, чтобы его где-то оставить в покое, где-то его подтолкнуть и, более того, любая программируемая механика — она не исчерпывающая. Ты не можешь все равно в демиургическом порыве выстраивать какие-то заданные штуки, все равно с каждым новым человеком эта выставка меняется.

ДБ:

Не знаю, в каких условиях вы слушаете этот подкаст, но надеюсь, что сегодня или в ближайшие дни вы сможете побывать в пространстве обесточенности. Привычная для этого подкаста сноска — обесточенности нефизической.

Мне кажется, что бережное отношение к себе — хороший бонус для того, чтобы вы могли от лица музея говорить на равных с другими и создавать пространство заботы, действительно направленной на других.

И первый номер The Garage Journal полон подсказок относительно того, как заботиться о посетителях и не скрываться от них в башне из слоновой кости.

Повторюсь: это не исчерпывающий гид по инклюзии, но инструмент для ориентирования на местности; способ узнать, кто и как из коллег по всему миру работает с доступностью и что о ней думает.

Тексты, обсуждавшиеся в подкасте, доступны на сайте журнала thegaragejournal.org; доступ свободный, а пдфки легкие (в отличие от некоторых из текстов).

Приятного чтения!

Не забывайте заботиться.

Выражаю особенную благодарность авторам отзывов, авторам и редакторам журнала, Дени Дидро, студии Mosaic Horse, бубнежной «Интроверт» на Чистых прудах, подкастерской «Послушайте» в Доме Маклецкого, а также тем, чей отзыв о посещении музея «Гараж» съела собака.